И было это наше детство
В редакцию нашей газеты обратилась жительница г. Петрозаводска Анна Гурина, мама которой, Прасковья Михеева, в годы Великой Отечественной войны была эвакуирована в Мордовию и определена в Адашевский детский дом. Она ищет свидетелей тех лет: кто что-либо знает или помнит об этом времени. Конечно, уже прошло несколько десятилетий, но, согласитесь, что надежда всегда есть. Редколлегия "Возрождения" обратилась к своим читателям по этому поводу. И вот результат. Неожиданно раздался в редакции звонок от жительницы поселка Кадошкино П.В. Маляновой. Полина Васильевна рассказала, что в годы войны она некоторое время проживала в Адашевском детском доме. Детский дом в селе Адашево был открыт в годы Великой Отечественной войны для детей, эвакуированных из блокадного Ленинграда и оккупационных фашистами областей Советского Союза. А расформирован в 1956 году. И не только "военные дети" там проживали. В годы войны, да и после нее, были такие семьи в глубоком тылу, которые действительно голодали, и родственники, чтобы спасти, детей отправляли в Адашево. Так получилось и с Полиной Васильевной. - Когда война началась, мне было 9 лет. Это сейчас один поселок Кадошкино, а тогда мы проживали в селе Старый Корсаковский Майдан. Семья у нас, Тетянниковых, была большая - восемь детей. Жили обыкновенно, просто, родители - колхозники. Но жизнь была видимо налажена, во дворе корова. Ее помню. Постарше меня были два брата и две сестры. Старшая Анна к тому времени была замужем, жила отдельно. Как война пришла, то отца Василия Трофимовича сразу призвали на фронт. И не одного из семьи, а призвали и Алексея, и Екатерину. Старший брат Дмитрий ушел в 1940 году служить срочную, он оттуда попал сразу на передовую. Екатерину отправили на Сурский рубеж, на земляные укрепительные работы. Там она была пару лет. А дома осталась мама беременная и мы около нее - мал, мала и меньше - четыре рта. Младшей Зинаиде было только два годика. По шесть и четыре - Шурочке и Коле. Нужда пришла как-то сразу. Были детьми, а все чувствовали боль. Мы рано повзрослели. И время стало такое, не знаю как сказать, "тягучее" что ли, в ожидании. Чего? И войны, она катилась по Европе, и треугольника от фронтовиков, и переживаний каждую минуту, что придет казенный конверт с извещением о гибели одного из солдат. Воевали ведь три наших соколика. И кружились похоронки. Бабий вой стоял почти в каждой избе. Голод накатил как будто сразу. Нас пока выручала корова-кормилица. А так и некому было работать: мы - маленькие, а мама Екатерина Игнатьевна вот-вот разрешится от бремени. Тут уж осень поздняя настала, маму увезли в роддом. Больница была в Нагаево, а роддом в Кадошкино. Приехала она с тройней на руках. Ребятки были крепенькие, хотя маленькие, но такие хорошенькие… Но не радость в дом пришла, а горе. Судьба их была трагической. Один за другим за три месяца они умерли. Подкармливать их было нечем. В одну из ночей волки прямо во дворе корову нашу загрызли. Тогда такое случалось, и на людей волк нападал, не то что на скотину. Мама вышла с подойником во двор, обратно быстро вернулась, и вся в слезах. Так она убивалась, плакала, мы все подумали, что похоронка видимо пришла. Оказалось-то вон что. Тоже горе горькое. И мы оголодали. Я тут вскоре стала заболевать, отекать. Малыши поумирали. Но не хоронили их до весны. Хоронить было некому, могилку рыть. Так их складывали в ящичек один к другому. Зима была очень суровой, до весны трупики и лежали в сенях. Потом детей похоронили. Такая же ситуация была и в семье сестры мамы - Натальи Игнатьевны, у них тоже полный дом детей, а главу семьи Петра Исаевича Калашникова убило на войне, похоронка на него была уже осенью. Причина одна - нужда беспросветная и голод заставили маму и тетку Наталью пойти на крайний шаг, меня и их Ваньку отправить в детский дом в Адашево. Он совсем малыш, года четыре ему тогда было. Помню тот зимний день очень отчетливо. Завернул нас дед Игнат в тулуп и отнес на телегу. Мама была с нами. Запряжен был большой бык. Так, тихим ходом, мы печальной процессией отправились в Адашево. Они нас там оставили. Слезы лились у всех из глаз. Мы с Ванькой к оконцам прилипли, провожали взглядом удаляющуюся телегу: все ждали и надеялись, что быка назад повернут. Но не повернули. Так и оказались мы с братом в детском доме. Благодаря чему и выжили оба. Я была там не долго, через несколько недель заболела окончательно, отправили меня из детдома в Нагаевскую больницу, а оттуда мама меня привезла домой. Больше я там не была. А Ванька в детдоме оставался и в военные годы, и после войны, потом туда привезли и его младшую сестру, тоже Полину. Что отложилось в памяти о тех днях? Нас сразу повели в баню. Это был карантин. Подстригли. Одели во все казенное. Привезли нас, завернутых в тулуп, ведь никакой сменки не было с собой. А одели юбочку и кофточку новые. Скромненько, но чисто. И накормили. Какой это был вкусный молочный суп! Сейчас чего только в магазинах нет, чего только не пробовали - какой рыбы, мясного и сладостей, а такого вкусного супа не ела больше в жизни никогда. Но и не дай Бог никому похлебать этой казенной похлебки. Давали этот молочный рисовый суп на завтрак. Жиденький был, а все одно - суп. Горячее! Хлебушек ломтиком. Все по норме три раза в день. Спальня была длинная, заставлена кроватями, с нами рядом спала и заведующая. Тоже эвакуированная, из учительниц. Но в школу я в тот год так и не пошла. Потом пошла, в Кадошкино. Была и трудотерапия. Помню, что несколько полешков положат на руки, несешь их к печи на кухню или в спальню. Самообслуживание. Детей было много, разных возрастов, все одеты в одинаковую форму. Нас, детдомовских, по ней можно было различить. Конечно была рада вернуться домой, а дома была нужда. Мама нас тянула как могла. Работала. И я уже помощница стала. Травного хлеба мы все наелись на всю оставшуюся жизнь. Стало полегче, когда вернулась из Суры Катя, пошла на почту работать. Появился хлебный паек. Шаль - козловкой такую называли, - одна на всех девчонок была. Одевали по очереди. Да что там говорить! На ноги вставали тяжело, время было такое - война. Но все преодолели, профессии получили, по жизни определились. Семьи - дети, внуки, правнуки… А еще очень хорошо помню, как от отца получили письмо - сообщал, что ранен. Тяжело ранен, пули в обоих легких были. Но главное, он жив, лечится в госпитале! И тут еще весточка к нам через некоторое время прилетела, что везут его на долечивание санитарным эшелоном в Казань, по железной дороге, и через станцию Кадошкино проедет обязательно. Поговорить, конечно, не придется, но хоть мельком, как писал он "одним глазком" свидеться может получится?! Для него это "свидеться" нужнее лекарства было, ведь четыре года дома не был. В тот названный день мама нас собрала, и мы пошли на станцию к поезду. Отца увидели минуточкой, нас окликнул, на перрон бросил нам узелочек, как подарочек. Когда развернули тряпицу, там лежала каменная головка сахара. Мама над ним плакала, узелочек к груди прижимала. Надо же, сам не съел, нам сберег! И мы потом, его вспоминая и благодаря, вперемешку со слезами, пили сладкий чай. Нам детям тоже по кусочку откололи. А потом была Победа, вернулись братья, отец приехал попозже всех. Жизнь потихоньку наладилась, мы выросли. Но война в сердце и памяти осталась навсегда, и не вытравить этих событий никогда. Мы созваниваемся с Иваном Петровичем, связи родственной не теряем, он после войны переехал в Краснодар, там и проживает. Вспоминаем, плачем… Если говорят, что у войны не женское лицо, но уж вовсе не детское. Но это было, было! И было это - наше детство!